И приведет?

Или нет?

Или это не имеет значения?

…смотри, Ричард. Внимательно смотри, – матушка шепчет на ухо, и дыхание её горячо. Это дыхание обжигает шею. Холодные пальцы давят на плечи, толкая к зеркалу, в котором колыхается чернота. – Не бойся, дорогой… ничего не бойся. Просто смотри.

И чернота расступается.

Он видит… площадь, укрытую легкой дымкой тумана. Белые камни. Белые стены. Белые статуи, которые возвышаются над домами.

Серебро щитов.

И суровые лица воинов.

– Что ты видишь? – матушкины руки причиняют боль. – Ну же, Ричард?! Что ты видишь?

– Ничего, – он заставляет себя отвернуться. – Ничего!

И вывернувшись из её рук, убегает.

– Врешь! Ты должен увидеть! Должен! Её крик летит в спину. И подгоняет.

Ричард задыхается от бега. И прячется. В старой башне. В древней башне. Под самой крышей. Крыша давно прохудилась, и в башне сыро. Даже летом. На камнях проступает вода, словно слезы, но это ничего.

Главное, матушка почему‑то никогда не искала его там.

Не могла?

Снова морок. Нельзя верить. Воспоминания? А действительно ли это воспоминания? Тварей множество, и среди них найдутся те, что с радостью внушат Ричарду что угодно. Он ведь слабый.

Слабый… слабый.

– Нет, – это он произносит вслух. И возвращается.

На площадь.

Сколько времени прошло? Немного. Ничего не изменилось по сути… та же давящая белизна, в которой однако нет ничего от чистоты. Солнце.

Туман.

Или дым. Он едва‑едва поднимается над камнем, словно сочится из него. И тает, не добравшись до края площади.

– Обойти можно?

Туман не выглядит опасным. Но… Ричард чувствует его жадное ожидание. Готовность принять людей. Провести… куда?

Для чего?

– Можно… – Лассар задумчив, и в голосе его слышится сомнение. – Но выйдет дольше.

Туман вздыхает.

И прижимается к камням.

– Прямо, – рядом встает посол Ладхема. – В конце концов, кто знает, что скрывается на других улицах. – Стоит рискнуть…

Стоит ли?

И Ричард взмахом руки отправляет пару Легионеров. Они ступают на площадь и… ничего не происходит. Туман по‑прежнему клубится.

И расползается белесыми обрывками, которые просачиваются в камень.

Сквозь камень.

– Хотел вам сказать, – рядом оказывается степняк. Другой. Брат Теттенике, которая… которая повисла на Светозарном. Она что‑то говорила, запрокидывая голову, вглядываясь в лицо. – Это… не моя сестра.

– Уверены?

– Нет. Боюсь, здесь я ни в чем не могу быть уверен.

Еще пять шагов.

Сквозь туман. И он приходит в движение. На поземку похоже. Зима в горах начинается именно с поземки. Мелкий белый снег, колючий, ледяной, сыплется из низких туч. А ветер подхватывает его, кружит, рассыпает на горных тропах, чтобы поднять сотней белоснежных змей.

– Моя сестра никогда не стала бы вести себя так.

– Как?

Смех Теттенике заставил туман заволноваться.

– Недостойно. Ко всему мне казалось, что у нее на сердце другой.

Тот ли, который со шрамом? Ричард не удивился бы.

Он и не удивился. Даже обрадовался. Если на сердце другой, то отказ не обидит. Ему бы не хотелось никого обижать.

– Я… не стал бы спорить с выбором сестры, – степняк тоже глядел на туман, на тонкие ленты его, что потянулись вслед за Легионерами, спеша прикоснуться к черным доспехам. И отпасть, и снова подняться, собраться из полупрозрачных клочьев.

Что же это…

– Но кем бы ни была эта женщина – она не моя сестра.

– Возможно.

Середина площади. И Легионеры кажутся такими… маленькими? Ненастоящими? Здешним расстояниям не стоит верить… а где‑то с другого края доносится крик, полный боли.

Он заставляет степняка вздрогнуть. Смуглая рука сжимает рукоять сабли. А сам степняк пригибается, словно перед прыжком.

Легионеры…

Туман добрался до колен.

А они идут.

Шаг за шагом. Шаг… еще немного и они окажутся на границе статуй. Еще… шаг. И Ричард считает их про себя. А туман в какой‑то момент теряет интерес. Ленты, что дотянулись почти до груди, сползают, да и сам он уходит в камень. Почти.

И пробирается к краю.

Встает.

Лепит…

– Мама, – выдыхает степняк.

– Нет, – Ричард на всякий случай положил руку на плечо человека. – Это не ваша мать. Вам кажется.

– Понимаю, но… проклятье! Это будет сложно.

– Может, – брат Янош кривится, и кажется, что он того и гляди разрыдается. – Может, опять споем?

…споем, споем, споем…

Площадь вдруг оживает. И туман поднимается, одну за другой вылепляя плотные фигуры. Люди… люди и снова люди! Сколько их здесь…

Смех.

Крик. То ли боль, то ли радость, не разобрать.

Белые одежды. Алые одежды. Одежды, расшитые золотом и драгоценными камнями. Высокие прически. Паланкины, поставленные на плечи обнаженных рабов, но и темные их кожи расписаны узорами. Всадник, что спешился, но коня не отпустил. Так и увяз на краю многоцветной, многоглазой, многорукой толпы, что смотрела на Ричарда из глубины времен.

– Что за…

– Слава императору, – глухо произносит Лассар, кулаком касаясь груди. И звук от прикосновения металла к металлу разнесся над площадью ударом колокола.

И опустился на колено человек в белой тоге, склонил голову, увенчанную венком из золотых ветвей. И хрупкая дева в алом платье с лицом, укрытым маской.

И та, что стояла за ней.

За ними.

Люди вставали на колени, один за другим. И это было безумием. Но оно отозвалось единым криком:

– Слава! Императору! Слава!

Глава 31. О том, что все дороги куда‑то да ведут

«Сказала она тогда молодцу так: «Вот клубочек тебе, возьми его, брось на дорогу. Он покатится, а ты следом пойдешь. И выведет он тебя к мосту через реку огненную. За нею увидишь три горы – железную, серебряную и хрустальную, а уж на вершине и встанет дворец костяной, в котором и обретается тот, кого ты ищешь». Взял молодец клубочек зачарованный, поклонился, благодаря за ласку, а после вытащил меч свой и зарубил проклятую ведьму. Ибо крепким было слово его, аки и клятва, коия велела зло изничтожать»

Сказ об украденной невесте и королевском сыне, благословенном богами на великие подвиги.  

Мы шли.

И шли.

И… и в общем, ничего‑то интересного. Помнится, еще в студенческие времена случилось мне бродить по историческим развалинам, в рамках, так сказать, добровольно‑обязательной экскурсии. Нет, ничего не скажу, экскурсия и вправду была интересной.

Развалины впечатляли.

Но это потому что я настоящих не видела. Местные… утомили. У меня гудели ноги, чесался обломанный рог, внушая противные мысли о собственном несовершенстве.

А если не отрастет?

Вот возьмет и… и что тогда? Так до конца жизни с ломаным и ходить? Дома я бы могла попробовать нарастить. Волосы же наращивают. И ресницы. И… и многое другое. Чем рога хуже? Хотя, конечно, дома рога – это несколько… чересчур.

Не поймут.

А тут наращивать не умеют.

В общем… такие вот мысли. Это от хождения. И ноги гудят. Теттенике взобралась на спину конемонстра, а когда я сунулась было, драссар весьма выразительно оскалился.

– Извини, – Теттенике смутилась, а я почти даже поверила в это смущение. – Но он демонов не любит.

– Кто их любит, – вздохнула я.

И от коня отстала.

Так мы и шли. Время от времени я как‑то поднималась, пытаясь разобраться в лабиринте местных улиц… Маринка, помнится, моя однокурсница, как‑то в Риме побывала. И даже заблудилась. И потом громко рассказывала, как там все запутано.

Здесь, полагаю, ничуть не лучше.

Но…

Мы шли.

И улицы становились шире.

Дома солиднее. Заборы выше. А площадь – ближе. Впервые я увидела её после полудня, когда снова поднялась, бестолково хлопая крыльями. Чувствую, демонам они все‑таки не для полету даны, но что ж тут теперь. Так вот, подняться пришлось выше обычного, потому как дома вокруг обзавелись вторыми, а некоторые и третьими этажами, а еще башенок вырастили, за которыми вообще ничего видно не было.