– Не знаю. Придумай сам чего-нибудь. Такого, чтоб благородным девам показать.

Дук осклабился. Он точно знал, что можно показать девам. Даже благородным. Надо сказать, что обычно девы были и не сильно против, но это явно не тот случай.

– Не то, о чем ты подумал, – Гроббе присел на край ящика. Кажется, того самого, в котором они выносили золото с «Пресветлой Анны». – Принцессы-таки.

– И чего?

– Невесты. Самого, – он мотнул головой в сторону.

Отсюда Замка почти и не видать. Так, полупрозрачное, почти размытое пятно.

Дука заворчал, но Юнни положил ладонь на огромное плечо.

– Я знаю, что надобно, – сказал он.

– А ты фигляром станешь. Трюки всякие показывать. Сумеешь?

Юнни пожал плечами. В отличие от кровного братца он был худощав и невысок, верток, что уж, и весьма пронырлив. Оттого и сумел выжить на самом днище благородного Лакхема, где и рос, и вырос, и жил, причем весьма неплохо, промышляя благородным искусством потрошения чужих кошельков.

– Ты и ты… – Гроббе указал на парочку, столь похожую друг на друга, что их часто принимали за братьев. – Акробатами будете. Это которые по канату ходят.

Брав хмыкнул.

Шин сплюнул.

– Сумеете?

Шин хмыкнул. Брав сплюнул, но тотчас затер плевок ногою. И верно, нашли, где плеваться. Может, «Веселая Магда» давненько в море не выходила, но как знать, как оно еще повернется.

Нет, лучше не думать. Справятся.

Тем, кто в бурю по снастям лазит, как-нибудь по обычному канату пройдет.

– Осталось последнее, – Гроббе тяжко вздохнул и обратил взгляд на человека, который держался поодаль. Облаченный в бархат и шелк Антонио казался здесь и сейчас случайным гостем.

Тонкое лицо.

Изящные черты. Белая кожа. Золотые волосы, уложенные аккуратными локонами… и главное это вот, вдохновенное выражение, за которое так и тянет дать в морду. Абсолютно, к слову, беспричинно.

Но сильно.

– Ей понадобился певец.

Антонио приподнял бровь.

– Спою, – сказал он спокойно. И Гроббе не усомнился, что споет. Петь он умел. И политесам всяким был обучен. Даром, что младший, незаконнорожденный, хотя и признанный сын некоего дворянина, о котором Гроббе было известно лишь, что зря он так.

Что «так»?

А хрен его знает. Но зря.

Из Вередии Антонио пришлось бежать. И весьма споро, ибо суд скорый, хотя и не всегда праведный, приговорил бедолагу к виселице.

Пару лет он скитался, переходя из одних нежных рук в другие, пока вновь же не влип в историю, где были тесно связаны юная супруга, престарелый богатый муж и некое вещество, поспособствовавшее встрече оного мужа с богами.

В общем, вот с этого места все и пошло не по плану.

Да…

Зато та история, уже давно забытая, помогла Антонио открыть в себе некие таланты, весьма спорные с точки зрения общественной морали, но оцененные некоторыми людьми. И жил он дальше тихо, неплохо, пока один клиент не решил отправить Антонио вслед за недавно почившим любимым двоюродным дядюшкой оного клиента. В общем… тоже зря.

– Это-то да… это-то конечно, – дэр Гроббе отер лоб. Антонио он, говоря по правде, сам побаивался. Было в этих светлых полупрозрачных глазах что-то этакое, заставляющее задуматься о смысле жизни и вечном. – Но вот… тут такое дело… ей кастрат нужен.

Стало тихо.

Только слышно было, как в этой тишине звякнула струна.

– Кому? – холодно осведомился Антонио.

– Демонице, – дэр Гроббе потер переносицу. – Так и сказала, чтоб всенепременно кастрат.

– Почему? – впервые Антонио, пожалуй, утратил свою хладнокровность. И удивление его было столь явным, что даже на душе потеплело.

– Так… это… не знаю, – он развел руками. – Демоница же ж. Кто ж их ведает-то?

И откашлялся.

В горле запершило. А заодно уж перед глазами встала тварь, испепеленная демоницей. А ведь сперва-то решил, что обманывает старый… нет, не приятель. Скорее уж партнер. Давний. Надежный. Такой, который не отвернулся, как иные. Мол, времена ныне не те.

Опасно.

Узнает кто про тебя…

Кто тут, в Проклятых землях, чего узнать может? И ведь место-то, если подумать, неплохое… тихо, спокойно. Горы вон стоят. Море имеется. Дела какие-никакие, пусть тоже далеко не те, которые прежде. Но и сам дэр Гроббе тоже не тот, который прежде.

Повзрослел.

Постарел.

Ума набрался. А с ним и желания зажить тихо, спокойно. Вон, он и дом уже поставил, такой, о котором в детстве мечталось, каменный и со ставенками резными. С красною крышей. С балкончиками и чтоб розы в ящиках. Матушка их выращивала. А потом продавала. Так и жили.

Гроббе продавать не станет.

Хотя, конечно, розы в здешних краях получались не те, но и ладно. Он же ж не привередливый. Еще бы жену отыскать, чтоб было кому и за домом, и за розами приглядывать.

А там…

Воображение рисовало картину за картиной, и не только у него. По остальным тоже видно, что приспокоились они, улеглась дурь молодецкая вместе с удалью. И души тишины просили.

Вот и глядели все на Антонио с тоскою.

Если выставят прочь, то… это смерть. Пусть и не сразу, но всенепременно кто-то да где-то узнает, прослышит, донесет. И тогда ждет дэра Гроббе не дом с розами, а пеньковая вдова. Или честные глубины.

– Думаешь, проверять станет? – уточнил Антонио.

Он прикрыл глаза.

И только тонкие пальцы подрагивали на струнах кифары.

– Не знаю.

– Что ж, – Антонио кривовато усмехнулся. – Будем надеяться, что нет.

Глава 24

Где цесаревна получает наставления

«И явилась тогда пред ним дева, красоты невиданной. И принялась она соблазнять златом, серебром да посулами сладкими, обещая весь-то мир отдать во власть, лишь бы назвал её законною женою. Но не послушал благородный Ортан, но взял меч свой и снес ведьме голову».

«О деяниях благородного Ортана, великого воина и аскета»

Накануне отъезда не спалось.

Все-то ныне дома казалось иным, и было удивительно, как Мудрослава прежде не замечала. Чего? Как шепчутся девицы, поставленные в услужение? Как вьются они, слишком уж услужливы, чересчур суетливы, и мерещится за всею этой суетой желание…

Затуманить разум?

А веселье гремит, звенит и даже здесь, в покоях Мудрославы, слышна, что музыка, что крики пьяных. И это раздражает.

До головной боли.

– Подите прочь, – она отобрала щетку у девицы, которая застыла с каким-то совершенно коровьим выражением лица. Будто забыла, для чего она вовсе тут поставлена.

Разве что на окрик вздрогнула.

Повернулась.

Пошла. А вот дверь за собою не заперла. И сердце оттого екнуло, растревоженное. Но испугаться Мудрослава не успела. В дверь постучали.

– Войдите, – она запахнула полы теплого домашнего халата, подумавши, что не след принимать гостей. Но и гостям то понимать надобно.

Раз уж пришли.

Древояр.

И не один.

– Прости, доченька, – Древояр поклонился. – Но иначе не выйдет поговорить. Разом донесут.

– Я понимаю, – улыбка получилась кривоватой.

И сердце забилось всполошенно.

Он ли?

Человек, который всегда-то был рядом, близко? Заботился. Оберегал. Утешал. Никогда-то не полагал, будто бы она, Мудрослава, слаба или недостойна. И как поверить, будто бы он, такой надежный, предал?

И как поверить будет кому-то еще, если и вправду предал?

Оставаться наедине было слегка… боязно.

Древояр прикрыл дверь. И родственник его встал подле, закрывая проход. А ведь он хорош собой. Нет, не так, как Медоуст нет в нем сахарной красоты. Но высок. Статен. В плечах широк. Волос светлый. Борода коротка, стрижена аккуратно. Черты лица правильные.

Глаза ясные.

И будто бы в самое сердце глядят. И Мудрославе становится жарко. Холодно. Пальцы вдруг подрагивать начинают. И не выдержав взгляда, она отворачивается.

Мелькает мысль, что Яр ошибся.

Что… что придумал себе. Он всегда был выдумщиком знатным. Или нашептали. Конечно! Люди горазды сочинять. Вот и вложили в уши ложь.